Русская Литература 18 Века Хрестоматия Западов
Зарубежная литература XVIII века. Скачиваний: 240. Русская литература XVIII века.. Поэты XVIII века (М.В. Ломоносов, Г.Р. Литературные очерки. Скачиваний: 283. Мифы империи: Литература и власть в эпоху Екатерины II. Проскурина Вера. Русская литература 18. Века: 1700-1775: хрестоматия. Владимир Александрович Западов. Просвессение, 1979 - 446 pages.
ГУКОВСКИЙ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XVIII ВЕКА Рекомендовано Министерством общего и профессионального образования РФ в качестве учебника для студентов высших учебных заведений Гуковский Г.А. Русская литература XVIII века. – М.: Аспект Пресс, 1999.– 453. ISBN 5-7567-0211-3 Предлагаемая книга – переиздание известного учебника, вышедшего последний раз в 1939 г. По мнению специалистов, данный учебник до сих пор остается одним из лучших учебников по русской литературе XVIII века, в котором удачно сочетаются серьезные исследования, доступность и ясность изложения. Предназначается для студентов и преподавателей гуманитарных вузов.
ГРИГОРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ГУКОВСКИЙ И ЕГО КНИГА Настоящее переиздание учебника Г.А. Гуковского осуществляется накануне шестидесятилетнего юбилея его выхода в свет. Между тем среди всей массы академической продукции (по крайней мере в области гуманитарного знания) литература учебного характера подвержена старению, пожалуй, в наибольшей степени. Это и понятно. Учебники по определению не должны содержать в себе идей и разработок новаторского характера и потому редко могут становиться памятниками научной мысли. С другой стороны, этот» жанр не обладает и той безотносительной ценностью, которую заключает в себе хороший справочник или хрестоматия. Именно учебники испытывают особенно настойчивое давление эпохи и окружающей среды – состав и характер информации, которая предлагается к усвоению молодым поколениям, естественно, становится предметом самого жесткого социального контроля.
К тому же и вторая половина 1930-х годов, когда писался и печатался учебник Г.А. Гуковского, была временем, мягко говоря, неблагоприятным для свободного научного поиска. В этом отношении авторы двух других классических учебников, уже изданных «Аспект Пресс», – и Б.В. Томашевский, выпустивший свою «Теорию литературы» в 20-е годы, и А.А. Реформатский, напечатавший «Введение в языковедение» в середине б0-х, находились, при всех возможных оговорках, в несравнимо лучших условиях. Учитывая все сказанное, понятно, что за шесть без малого десятилетий учебник, который держит сейчас читатель, не мог не устареть. Что же в таком случае побуждает нас вновь предлагать эту старую книгу современным студентам?
Отвечая на этот вопрос, прежде всего приходится сказать со всей определенностью, что ничем лучшим на сегодняшний день мы не располагаем. Авторы учебников, появлявшихся с той поры, как правило, лишь так или иначе варьируют фундаментальные идеи Г.А.
Гуковского, существенно уступая ему в блеске изложения и темпераменте. Конечно, время помогло им снять наиболее одиозные формулировки своего предшественника, отказаться от компрометирующих ссылок на труды Сталина и партийную печать тридцатых годов, смягчить резкость и однозначность социологических схем. Но вместе с этими частными усовершествованиями утрачивался и интеллектуальный азарт, и ощущение живой сопричастности своему предмету, отличавшие Гуковского. Однако сказать, что учебник Гуковского лучший в ряду аналогичных изданий – это, по формулировке А.С. Пушкина, «еще похвала небольшая». Концепция истории русской литературы XVIII века, разработанная в трудах Г.А. Гуковского и с более или менее значительными потерями обобщенная в его учебнике, сохраняет свое значение в современной науке не только потому, что иной, более масштабной и стройной мы до сегодняшнего дня не располагаем.
Куда важнее, что эта концепция в основном выдержала испытание временем. Григорий Александрович Гуковский родился 18 апреля (1 мая) 1902 года в Петербурге. В гимназические годы он пережил увлечение символистской культурой, испытал влияние видного критика и историка культуры предреволюционной эпохи А.Л. Волынского, знакомого его отца. В 1918 году он поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета. Ко времени окончания университета в 1923 г.
вполне определились и круг его научных интересов, и методология подхода к историко-литературному процессу. Биографические сведения о Г.А.
Гуковском см.: Манн Ю. Гуковский, – Краткая литературная энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1964. Макогоненко Г. Григорий Александрович Гуковский.
– Вопросы литературы. Ленинградская группа XVIII века. – Россия/Russia.
«У Гуковского в ранней молодости (мы тогда как раз познакомились) был особый комплекс противостояния. Туда входила разная архаика, вкус к дворянскому укладу русской жизни. Эта наивная, задиристая позиция принесла, как ни странно, отличные плоды – открытие русской литературы XVIII века», – вспоминала впоследствии Л.Я. Гинзбург. Несомненно, подчеркнутый интерес к дворянской культуре в первые послереволюционные годы заключал в себе отчетливый вызов окружающей действительности.
Надо сказать, что отношение ученого к господствующим тенденциям общественного развития впоследствии изменилось едва ли не на сто восемьдесят градусов, но дар резко и глубоко реагировать на социальную динамику, потребность и умение переводить свое ощущение времени на язык профессиональных задач остались с Гуковским на всю жизнь. Человек за письменным столом. М.: Советский писатель, 1989. Впрочем, если в его историко-литературных занятиях не было и следа академической отрешенности, то академической основательности было в избытке.
По свидетельству Ю.М. Лотмана, Гуковский «знал наизусть – без преувеличения – всю русскую поэзию XVIII века» и «неизменно побеждал на затеянных Тыняновым состязаниях: кто больше помнит наизусть малоизвестных и забытых поэтов». Эта совершенно уникальная эрудиция Г.А. Гуковского позволила ему по существу сразу же после окончания университета приступить к построению совершенно новой истории русской литературы XVIII столетия – цикл статей, составивших его первую книгу «Русская поэзия XVIII века» (Л., 1927), был, как указывает И.З. Серман, написан еще в 1923-1924 гг. Лотман Ю. Два портрета//Лотмановский сборник.
М.: ИЦ–Гарант, 1995. См.: Серман И.З. Надо сказать, что «комплекс противостояния» был свойствен Г.А. Гуковскому не только по отношению к социальной среде, но и по отношению к предшествующей научной традиции.
Дореволюционная наука сделала для изучения литературы XVIII века исключительно много. Гротом и М.И. Сухомлиновым были подготовлены превосходные академические издания Державина и Ломоносова, Н.С. Тихонравовым, М.Н.
Лонгиновым, П.П. Пекарским и другими исследователями были введены в оборот и систематизированы огромные массивы важнейшего историко-литературного материала. Однако осмысление этого материала существенно отставало от его освоения – большинству ученых литература XVIII века виделась как почти нерасчленяемый массив так называемого ложноклассицизма, только к концу столетия сменяемого сентиментализмом Карамзина и его последователей. Не уступая своим предшественникам в широте и глубине познаний, во вкусе к факту и детали, Гуковский в то же время предложил совершенно новую интерпретацию литературного процесса той эпохи. В центре его внимания оказалась литература середины XVIII века и прежде всего полемика вокруг Ломоносова и Сумарокова. Гуковский увидел в их противоборстве столкновение различных эстетических и поэтических программ. Русский классицизм, утративший обессмысливающую приставку «ложно», предстал в его работах как многообразное и внутренне дифференцированное художественное явление.
Ученый поставил вопрос о «сумароковской школе» – группировке литераторов, выдвинувших в противовес ломоносовской пышности на первый план требование ясности и терминологичности поэтического слова, рациональной и последовательной композиции, простоты и естественности. Но и внутри этой школы Гуковский показал различия в литературных позициях самого Сумарокова и его младших учеников и последователей: Хераскова, Майкова, Ржевского. Что касается поэзии Ржевского, то она была по существу открыта Гуковским, вернувшим истории русской литературы самобытного и яркого автора. Сходное по характеру, но, пожалуй, еще более важное открытие было сделано Гуковским полутора десятилетиями поздней в статье «У истоков русского сентиментализма», где он впервые оценил историко-литературное значение поэзии М.Н. Но главным достижением Гуковского в его ранних статьях было то, что он сумел совершенно по-новому поставить вопрос о поэтической системе русского классицизма.
Такие важные элементы этой системы, как ориентация на единый образец, преобладание жанрового начала над личностным, господство устойчивых языковых формул и пр., были осмыслены исследователем не как проявление художественной незрелости русской словесности допушкинской эпохи, но как отражение целостного и последовательного мировосприятия, требовавшего от писателя не поэтического самовыражения или отражения эмпирической реальности, но стремления к надперсональной и вневременной истине. Там, где предшествующая научная традиция видела лищь подготовку будущих свершений, Гуковский обнаружил богатую и увлекательную художественную жизнь, и в этом отношении слова Л.Я.
Гинзбург об осуществленном им «открытии русской литературы XVIII века» не выглядят преувеличением. Все эти положения Гуковский развил и дополнил в цикле статей, опубликованных в I–V выпусках альманаха «Поэтика»,выходившего в 1926–1929 годах и объединявшего на своих страницах как классиков и создателей русского формализма, Ю.Н. Тынянова, Б.М. Эйхенбаума, Б.В. Томашевского, так и их учеников и последователей.
Гуковский органично влился в ряды младоформалистов, воспринявших от своих наставников резкое неприятие позитивистской академической науки, потребность во внятной и оформленной методологии и утопическую убежденность в возможности и необходимости построения теории и истории словесного искусства на основе представлений об имманентности литературного ряда. К концу 1920-х годов эта утопия начала давать трещину. Исследователи формализма до сих пор не могут прийти к согласию, было ли причиной начавшихся трудностей только внешнее идеологическое давление или за ними стоял еще и внутренний кризис формалистической концепции литературы. Как бы то ни было, последний выпуск «Поэтики», содержавший обобщающую статью Гуковского «О русском классицизме», появился в 1929 году, когда эпоха относительно свободного научного поиска уже необратимо подошла к концу. Чтобы понять логику эволюции Гуковского в этот период, необходимо несколько отойти от выработанного в позднейшую пору противопоставления бескомпромиссности и приспособленчества и попытаться проанализировать возможные модели поведения любого серьезного ученого в ситуации, когда парадигма, в которой он привык работать, оказывается под безусловным запретом или так или иначе выходит из употребления.
Само собой разумеется, существует немало людей, органически неспособных менять свои интеллектуальные навыки. Такой ученый может навсегда замолчать, сменить сферу профессиональной деятельности, физически погибнуть, но он не сумеет, даже если в силу чисто житейских обстоятельств захочет, работать иначе, чем ему кажется правильным. В такой позиции исключительно много этически привлекательного, именно из этого человеческого типа выходят герои и мученики науки. Однако оборотной стороной такой абсолютной принципиальности порою оказывается интеллектуальная неподвижность, своего рода глухота к голосу времени. На противоположном полюсе окажутся ученые, готовые исходить из полученных извне установок. И опять-таки подобная готовность может быть продиктована не только цинизмом и конъюнктурщиной.
Люди определенного склада ума бывают более или менее равнодушны к исходным принципам и конечным выводам исследования, их профессиональный интерес заключен в демонстрации умения, с которым они могут применять к материалу усвоенные на стороне исследовательские приемы. Порою, при условии хотя бы относительной доброкачественности заданного импульса такая практика может давать позитивные, хотя и ограниченные результаты. И, наконец, можно выделить третий, до некоторой степени промежуточный и, пожалуй, самый проблемный тип исследователя. Он ограничен, с одной стороны, безусловной потребностью в социальной востребованности, психологической невозможностью выпасть из магистральной колеи развития науки, а с другой – столь же императивной необходимостью в ощущении правоты и ориентированности на поиск истины. Единственным выходом из подобной ситуации становятся попытки интериоризировать внешнее давление, не просто принять предлагаемые правила игры, но и до конца ощутить их безусловную ценность. Именно по этому пути и пошел Гуковский. «У Г была сокрушительная потребность осуществления, и он легко всякий раз подключался к актуальному на данный момент и активному.
Это называется следовать моде – на языке упрощенном, но выражающем суть дела. Мода – это всегда очень серьезно, это кристаллизация общественной актуальности. Г был резко талантлив, поэтому он извлекал интересное из любого, к чему подключался.
Так было у него с культурой символистского типа (включая религиозный опыт), с формализмом, с марксизмом». – писала Л.Я. Говоря о причинах вполне искреннего увлечения марксизмом как самого Гуковского, так и многих других крупных ученых той поры, следует выделить целый ряд существенных факторов. Прежде всего обращение к господствующему учению давало (или казалось, что давало) шанс профессионально сохраниться и реализоваться. Кроме того, человека со вкусом к обобщениям глобального характера марксизм манил обещанием всеобъемлющего синтеза, приведения огромной массы разнообразных явлений к единому знаменателю, куда более универсальному, чем тот, который мог предложить формализм. Наконец, в ту пору марксизм еще выглядел всепобеждающей теорией – казалось, что интерпретация закономерностей развития человечества, предложенная его адептами, подтверждается реальной динамикой исторического процесса.
Колоссальный социальный переворот, осуществленный в России, победа большевиков в гражданской войне и несомненная стабилизация созданного ими режима в конце 1920-х годов с отчетливостью свидетельствовали в пользу учения, написанного на их знамени. Как замечает И.З. Серман, «о недостаточности имманентного анализа» Гуковский писал еще на страницах «Поэтики». Первым выступлением, в котором обнаружился его переход на новые позиции, стала появившаяся в 1930 г. Статья «Шкловский как историк литературы» (М., 1929), посвященная анализу книги В.
Шкловского «Матвей Комаров, житель города Москвы» и коллективного труда учеников Шкловского и Эйхенбаума Т. Никитина «Словесность и коммерция» (М., 1929). Отзыв Гуковского об обеих книгах был резко отрицательным, причем достаточно бегло разобрав опыт молодых исследователей, он подверг работу Шкловского сокрушительному разносу.
«Общая оценка книги Шкловского ясна – книга плохая»., – завершил он свою рецензию. Серман И.З.
Звезда», 1930. Разумеется, такого блистательного знатока XVIII века, как Гуковский, не могли не раздражать многочисленные фактические погрешности, произвольные допущения и скороспелые выводы, содержавшиеся в рецензируемых книгах, а главное – дух научного дилетантизма, господствовавший на их страницах. И все же главная причина резкости, с которой ученый пишет о своих недавних единомышленниках, состоит в другом. Дело в том, что авторы обоих изданий и прежде всего, конечно, сам Шкловский начали эволюцию в том же направлении, в котором двигался и Гуковский. В том же 1930 году Шкловский опубликует свою знаменитую статью «Памятник научной ошибке», в которой, покаявшись в формалистских грехах молодости, он принесет присягу марксистскому литературоведению.
Книга о Матвее Комарове стала первым симптомом его перехода на новые позиции. Шкловский выдвинул писателя из низов (по его не слишком убедительно аргументированному предположению, бывшего крепостного) в качестве позитивной альтернативы дворянской литературе.
По его мнению, именно к сочинениям Матвея Комарова генетически восходит великая русская проза XIX века и прежде всего Гоголь. Такое прямолинейное социологизаторство вызвало резкую отповедь Гуковского.
Для ученого, ощущавшего наследие восемнадцатого столетия как живое художественное явление, дилетантская социология, представленная в «Матвее Комарове.», была полностью неприемлема хотя бы потому, что он, как и до него автор «Кому на Руси жить хорошо?», считал автора «милорда глупого» слабым и вульгарным писателем. В стремительной и поверхностной переориентации Шкловского Гуковский увидел компрометацию того глубокого разворота к марксистскому литературоведению, который в это время осуществлял он сам. Вместе с тем Гуковскому приходилось не только разрабатывать принципы применения марксистской методологии к русской литературе XVIII века, но и отстаивать свое право заниматься этой литературой вообще. «Нужно ли доказывать необходимость изучения культуры прошлого, в частности изучения крепостнической и антикрепостнической культуры в период расцвета крепостничества?». – спрашивал он на страницах тома «Литературного наследства», специально посвященного русскому XVIII столетию.
Вопрос этот носил, однако, всецело риторический характер. Было ясно, что доказывать нужно. Недаром и статья, из которой извлечена приведенная цитата, называлась «За изучение восемнадцатого века». Литературное наследство. По свидетельству И.З.
Сермана, первоначально статья называась еще более выразительно «На защиту восемнадцатого века». В том же томе «Литературного наследства» была опубликована статья Д.П. Мирского «О некоторых вопросах изучения русской литературы XVIII века», где совершенно недвусмысленно утверждалось: «Признание ценности Державина не должно заслонять его полной враждебности.
Тем не менее допустимо переносить это признание на остальную дворянскую литературу XVIII века. Эта последняя не может рассчитывать на какое-либо возрождение, она сохраняет свой интерес только как часть огромного архива прошлого. В этом архиве она занимает один из отдаленных закоулков». Надо сказать, что и большинство исследователей, так или иначе оспаривавших эту точку зрения, выдвигали на первый план в литературе восемнадцатого столетия третьесословные или демократические элементы, в большей мере достойные внимания советского литературоведения. Литературное наследство. Между тем Гуковский был глубоко убежден, что литература XVIII века и прежде всего ее наиболее художественно совершенная часть – литература дворянская заслуживает внимания современных читателей.
«Анализ литературы XVIII века под углом зрения марксизма еще не начинался, – писал он в своей статье. Мы должны открыть XVIII век для вузовца, для преподавателя школы, для рабочего, которого интересует судьба нашей литературы.
Наука изучает преимущественно живое, а не мертвое, потому что она питается художественными течениями, идеями и восприятиями общества ее создающего». Однако убежденность в том, что творчество «Державина, Карамзина, Сумарокова» – живое явление, требовалось подкрепить соответствующими социологическими выкладками. Гуковский находил здесь себе опору в выдвинутой им ранее концепции внутренней противоречивости и разнородности русского классицизма. Только теперь под эту разнородность подводились социально-классовые детерминанты. «Слишком часто у нас забывают о той сложной борьбе внутри дворянства, о той дифференциации его, которая конструирует социальную историю «верхов» русского общества XVIII века.
Маркс К., Энгельс Ф. Об искусстве: В 2 т. О литературе и искусстве. История русской общественной мысли.
М.; Л., 1925. Русская литература XVIII века.
История русской литературы XVIII века. История русской литературы XVIII века. История русской журналистики XVIII века.
М.; Л., 1952. Русская литература и изобразительное искусство (XVIII — первая четверть XIX века). История русской критики XVIII — начала XX веков. Очерки русской культуры XVIII. Русско-английские литературные связи. Русская литература и Вольтер.
Поэты 18 Века
Оссиан в русской литературе. Буало в русской литературе XVIII — первой четверти XIX. Русская литература. Лирика / Вступ.
Хрестоматия по русской литературе XVIII. Русская литература XVIII века / Сост. Русская литература XVIII века. Хрестоматия / Сост. Русская литература последней четверти XVIII века. Хрестоматия / Сост.
Введение в изучение истории русской литературы XVIII. История русской литературы XVIII века. Библиографический указатель / Сост. Словарь русского языка XVIII века. М., 1984, Вып.
1, 2, 3, 4, 5. Словарь русских писателей XVIII века. Л., 1988, Вып.
Русские повести первой трети XVIII. М.; Л., 1965. Русская силлабическая поэзия XVII — XVIII вв. Русская драматургия последней четверти XVII — начала XVIII. Пьесы школьных театров Москвы. Пьесы столичных и провинциальных театров первой половины XVIII. Пьесы любительских театров.
Писатели 18 Века
Панегирическая литература петровского времени. Феофан Прокопович.
М.; Л., 1961. Исследования 1. Русский и западноевропейский классицизм. Судьбы русского классицизма // Рус. Литературная теория русского классицизма.
Кантемир // Полн. Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX века. Русское стихосложение. Очерки истории русского стиха. Мелодика, ритмика, рифма, строфика.
Летопись жизни и творчества М. М.; Л., 1961. Ломоносов: Путь к зрелости.
М.; Л., 1962. Е., Федоров Л.
Ломоносов и русская литература. О художественной структуре трагедий А. Сумарокова // XVIII век: Сб. М.; Л., 1962. Жанр трагедии в русской литературе. Эпоха классицизма.
Новиков Я, Избранное / Вступ. Русская сатирическая проза XVIII века / Вступ. Исследования 5. Добролюбов Н. Русская сатира екатерининского времени // Собр. М.; Л., 1962.
Русская сатира XVIII. Книгоиздатель Николай Новиков. Иван Андреевич Крылов // Полн. Соч.: В 13 т.
Крылов: Жизнь и творчество. Иван Андреевич Крылов: Проблемы творчества. Разумовская М. «Почта духов» Крылова и романы маркиза д'Аржана // Рус.
А., Гордин Л. Театр Ивана Крылова. Крылов в воспоминаниях современников. Русская комедия и комическая опера XVIII века / Вступ. М.; Л., 1950.
Стихотворная трагедия конца XVIII — начала XIX. М.; Л., 1964. М.; Л., 1950. М.; Л., 1959. Ирои-комическая поэма / Под ред.
101-179, 267-465. Богданович И.
Русская Литература 18 Века Хрестоматия Западов
Стихотворения и поэмы. Поэты XVIII века: В 2 т. Стихотворная сказка (новелла) XVIII — начала XIX века / Вступ. Сочинения / Вступ.
Стихотворения / Вступ. Стихотворений / Вступ. Анакреонтические песни. «Литературные памятники»). Стихотворения / Вступ. М.; Л., 1938-1952. «Путешествие из Петербурга в Москву».
Фотолитографическое воспроизведение издания 1790 г. М.; Л., 1935. Стихотворений / Вступ. М.; Л., 1966. Русская сентиментальная повесть / Сост. Письма русского путешественника / Вступ.
Стихотворений / Вступ. Исследования 1. М.; Л., 1952.
Макогоненко Г. Радищев и его время. Биография Радищева, написанная его сыновьями. М.; Л., 1959. Радищев: Литературно-общественная деятельность. М.; Л., 1966. И., Западов В.
Радищев: «Путешествие из Петербурга в Москву»: Комментарий. Татаринцев А. Сын отечества. Из истории русской повести: Ист.-лит. Значение повестей Н.
Пути развития русской сентиментальной прозы XVIII века. Саратов, 1974. Сотворение Карамзина. М., 1987. Нет комментариев. Оставить комментарий: Ваше Имя: Email: Антибот:.
Ваш комментарий.